А вы знаете, что вакцина от коронавируса синтезируется в клетках хомячка, а грамм продукта, произведенного с помощью биотехнологий, стоит дороже золота? Если нет, тогда советуем прочитать интервью с заместителем министра инноваций и директором Центра передовых технологий Шахло Турдикуловой.
Шахло Уткуровна, вы – яркий представитель женщины в политике и науке. Расскажите, с какими трудностями вы столкнулись или сталкиваетесь в работе сейчас?
Я не могу сказать, что конкретно я испытывала какие-то трудности в работе из-за того, что я женщина. Моя карьера выстраивалась по научной линии, и только потом я перешла на службу в министерство. Но трудности, возникающие у других женщин, я вижу. Прежде всего они связаны с ненормированным рабочим графиком. Мы часто сталкиваемся с тем, что приходится задерживаться допоздна или даже трудиться в выходные. Мужчина может себе это позволить, а женщина – нет. Как минимум потому, что вечером ее ждут домашние обязанности и забота о семье.
Так исторически сложилось, причем не только в нашей стране. Дело в том, что нам, женщинам, приходится жить в мире, построенном мужчинами, играть на поле по правилам, созданным мужчинами для самих мужчин. Понимаете, о чем я? Это хорошо видно на примере детских игр. Во что играют девочки и мальчики? Первые – в кукол, а вторые – в футбол, баскетбол или любые другие командные игры. И когда дети становятся взрослыми, они живут в соответствии с этим разделением, то есть мужчины, как командные игроки, работают, конкурируют, занимают должности, а женщинам приспособиться к таким условиям гораздо сложнее.
Женщина должна быть в три раза умнее, сильнее и ответственнее по сравнению с мужчиной, чтобы дойти до того же положения, до которого дошел он.
Вы говорили о том, что пришли в министерство из науки. Расскажите подробнее, каким был этот путь?
Очень традиционный путь для ученого. Я закончила университет, поступила в аспирантуру, параллельно родила двух детей. Когда младшей дочери было полтора года, я уехала на Postdoc в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе. Там три года проработала в лаборатории и вернулась в Узбекистан. Приехав сюда, я очень хотела не просто продолжить заниматься наукой, а поучаствовать в создании научного центра. Поэтому, узнав об открытии Центра передовых технологий, я без всяких сомнений пошла туда заведующей лабораторией, хотя до этого была уже замдиректора института. И уже оттуда пришла в министерство.
Наверное, сложно было решиться на переезд в другую страну, да еще с маленькими детьми?
Нелегко, но, если бы я не решилась и осталась в Ташкенте, моя жизнь сложилась бы совсем по-другому. Бывает, ты идешь, а на пути поворот, который нельзя пропустить. Так и здесь. Переезд в Америку стал для меня переломным, знаковым событием. Там я получила очень ценный опыт, который помогает мне в работе до сих пор.
Сложнее решения о переезде в США далось решение о возвращении домой. Многие говорили: «Обратно в Узбекистан? Ты сошла с ума». Но я точно знала, что здесь принесу гораздо больше пользы, нежели в Штатах. Семья меня в этом поддержала. Я ни о чем не жалею!
В Америке я почувствовала вкус настоящей науки, набрала много материалов, благодаря чему в 35 лет защитила докторскую.
Это очень рано по научным меркам!
Да, но, как ни странно, в этом мне помогли именно женские качества. У нас есть природное преимущество: мы можем делать несколько дел одновременно – готовить на кухне несколько блюд, смотреть за ребенком, убирать и выполнять еще ряд задач. Это заложено в нас генетически. Лаборатория — та же кухня. Поэтому в лаборатории женщина гораздо эффективнее.
Я много наблюдала за тем, как работают мужчины. Они начинают один эксперимент, заканчивают его и только потом приступают к следующему. Я же могла поставить одновременно три эксперимента, каждый из которых длился неделю.
Дальше математика очень простая: на три эксперимента у меня уходила одна неделя, а у мужчины на это же количество работы уйдет три. Говорят: вот Юлий Цезарь мог делать несколько дел одновременно; но женщина в этом плане ничем не хуже.
Вы стояли у истоков Центра передовых технологий. Как он создавался и чем отличается от других научных институтов Узбекистана?
Идея центра состояла в том, чтобы собрать специалистов разных направлений в одном месте. Мы хотели создать креативную среду и развивать проекты в междисциплинарных отраслях. И это получилось. Сейчас в центре работают биологи, химики, физики, и даже геологи. У нас множество сквозных проектов между разными лабораториями, мы сотрудничаем и с другими институтами.
Вот, например, недавно занялись археологическими исследованиями. Геофизики исследуют закрытую поверхность земли, делают 3D-модель, а наши биологи и химики изучают то, что они раскопали.
Что? Драгоценности и вазочки?
Нет, это побочно. Ценно найти захоронения, чтобы изучить их генетику. Это очень глубокие исследования. А так мы реализуем множество интересных проектов. Первыми в Узбекистане сделали тесты на ковид. Там, естественно, работали и биологи, и химики, где-то физики. У нас даже есть слесарная мастерская, штативы делали.
Атмосфера, наверное, как в кино!
Да, в центре работают 130 сотрудников, и бо́льшая часть – те, с кем я начинала, остальные – молодые ученые, которых мы буквально вырастили со студенческих лет.
У нас очень молодой центр, но они все «энтузиастики», я их так называю. Подхватывают и поддерживают идеи любой сложности, а у нас их очень много.
Взять ситуацию с тем же ковидом. Когда он только начинался, я сказала: «Нам надо сделать тест». Посадили группу ученых, они изучили ген (он был опубликован), поработали и создали тест. Конечно, лабораторный и промышленный образец – это небо и земля, но правительство дало задание выходить на производство.
Честно говоря, неожиданно было. Дело в том, что промышленный образец должен быть максимально оптимизирован, стандартизирован и работать очень четко независимо от того, кто будет его делать. То есть человеческий фактор тут должен быть минимизирован. Через два месяца первую партию в 50 тысяч тестов мы произвели.
Я вспоминаю те два месяца как самые сложные в своей жизни. Ковидные ограничения, всех закрыли по домам, даже доставка не работает. Мы заселили людей в гостиницу университета и работали круглосуточно. Делали опытные партии, подбирали условия. Сложность была и в том, что случаев ковида было мало. Тогда институт вирусологии оказал нам колоссальную помощь: днем делали свои тесты, а по ночам тестировали на наших. Не скажу, что это было легко, – это было очень сложно. Когда все сидели дома, мы работали.
Зато сколько жизней вы спасли, потому что вовремя поставленный диагноз – это очень важно.
Наши тесты целых полтора года были единственными разработанными и производимыми в республике. Это было очень важно, потому что, когда был пик пандемии, ни одна страна тесты не продавала. И дело не в цене – был тотальный дефицит; помните, даже маски тогда пропали.
В какой-то момент мы столкнулись с тем, что не могли найти пробирки: оказалось, они тоже кончились. Нигде в мире их не было на продажу, кое-как нашли нужное нам количество на заводе в Китае. Это была целая операция, хоть кино снимай. Мы обратились в посольство Китая в Узбекистане, вышли на это производство; там же, в Китае, нам отгрузили эти пробирки, а привезти их мы не можем, потому что самолеты не летают. Пришлось перевозить через дипломатические каналы нашего посольства.
Я считаю, что тесты – это первая большая победа нашего центра, она дала нам веру в свои силы!
А после тестов вы решили участвовать в разработке вакцины от коронавируса?
Да, это тоже наша история. Китайцы вышли на нас с предложением о клинических испытаниях. Понятно, что те, кто первыми проведут клинические испытания, завтра выйдут на рынок. Но нас куда больше интересовала научная сторона вопроса. Испытания на животных уже были проведены, этап тестирования на безопасность тоже был пройден. Следующая стадия – проверка эффективности. Мы взяли это на себя.
Необходимо было провести клинические испытания на 7 тысячах, но для этого пришлось «пропустить через себя» все 14 тысяч. Кто-то приходил в первый день, а на второй уже не являлся, кто-то не подходил нам по здоровью. Поэтому из четырнадцати тысяч до этапа вакцинации дошли только семь. И здесь началось самое интересное: половине вакцинированных вводили препарат, а вторую половину укололи водичкой. Никто не знал, что он получил на самом деле. Уже потом, когда появились результаты, мы установили, что 82 % заболевших были из группы «плацебо». Таким образом и определили эффективность вакцины. Я, кстати, была первой, кто вакцинировался в Узбекистане. Днем 23 ноября укололи меня, а вечером сделали прививку нашему министру. Клинические испытания официально были запущены только 10 декабря.
Вот ученые! Все эксперименты на себе ставите! Не страшно?
Я всё на себе пробую. Как иначе? Если ты не попробуешь, то как ты поверишь? После вакцины я очень долго не болела. А заболела только потому, что забыла вовремя ревакцинироваться. Сейчас мы уже разработали полностью собственную вакцину – называется «Реновак», она на стадии разрешения проведения клинических испытаний. Уже строится производственный участок, где будем выпускать опытные партии этой вакцины, лабораторную уже сделали.
Мы начали с конца – научились делать клинические испытания, а потом вернулись в начало и разработали свою вакцину. Нашу вакцину синтезируют клетки хомячка.
Хомячка? Удивительные вещи рассказываете!
Да, так работают биотехнологии. Мы создаем конструкции, которые синтезируют чужеродные белки. Это могут быть бактерии, клетки насекомых, а высший пилотаж – это клетки млекопитающих, в частности человека. «Спутник», например, синтезируется в человеческих клетках. Узбекистану очень важно развивать это направление. Биотех – это то, что дает гигантскую «добавленную стоимость». Вам просто один раз нужно научить клетку что-то вырабатывать, и дальше она будет вам это что- то производить, главное – ее кормить. Причем здесь перестает работать закон сохранения массы вещества. Понимаете, о чем я?
Не совсем.
Представьте, что вам нужно произвести фарфоровую чашку. Для ее изготовления вам потребуется 50 граммов фарфора, которые и составят ее конечную массу. Это и есть закон сохранения массы: масса исходных веществ, вступивших в химическую реакцию, равна массе продуктов реакции. Так вот в случае с клетками этот закон не работает. Когда вы кормите клетку, она производит не то, чем вы ее кормите. Это как давать корове сено, чтобы получить молоко. Но корова уже никого не удивляет, а вот продукт, который способна произвести клетка, может стоить дороже золота.
Почему так дорого?
Потому что требуются очень большие вложения до того, как клетка начнет что-то производить. К тому же это очень наукоемко. Не все же могут делать микрочипы и электронику. Это схоже с развитием IT.
Прогресс в биологии не меньше, просто люди в меньшей степени сталкиваются с ним в своей обычной жизни, поэтому ничего не замечают.
На самом деле движение вперед колоссальное. Первый геном человека секвенировали десять лет, а сейчас это занимает одни сутки.
Поезд «наука» мчится вперед на высокой скорости, и, как бы Узбекистан ни старался, догнать его он не может. У нас есть только один вариант: не нужно пытаться сократить расстояние до уже бегущего состава, следует выбрать те направления, которые только начинают развиваться, занять свою нишу и уже не плестись в хвосте, а возглавлять этот состав.
У меня очень много разных идей. Я уверена, что у нас получится сделать что-то передовое.
То, о чем в других странах еще просто не задумывались. Например, очень перспективно развивать направление борьбы с раком путем клеточной терапии. Мы много что уже делаем, экспериментируем на генетическом, белковом и на клеточном уровне. И я еще не говорю про фундаментальные исследования: например, наши ученые изучают нейродегенеративные заболевания на молекулярном уровне, связи с особенностями питания и уровнем метаболизма, и конечно, мы занимаемся исследованиями и диагностикой генетических заболеваний на молекулярном уровне, в этих направлениях я смело могу назвать наш центр пионером не только в нашей стране, но и в мире.
Такими темпами Узбекистан точно будет впереди планеты всей! О том, что страна инновационно развивается, красноречиво говорят последние результаты Глобального индекса инноваций. Узбекистан в этом году поднялся на четыре позиции и занял 82-е место.
Если посмотреть внимательнее, то мы совершили скачок гораздо выше, чем на четыре позиции. Почему в мировых СМИ Узбекистан признают одним из лидеров по темпам роста в этом индексе? Потому что по ряду показателей он выдал результаты выше, чем ожидали составители рейтинга.
В индексе семь блоков, и по шести из них мы выше 82-го места. Единственный блок, который тянет нас вниз, – creative output, там мы занимаем 102-е место.
Что это такое? Это креативная экономика, компьютерные игры, национальные бренды, киноиндустрия. Один из показателей, по которому мы просели, – наличие доменов «.com» и «.net». Глобальный инновационный индекс очень сложный, в том числе и потому, что каждый год добавляет и убирает какие-то индикаторы, предсказать которые заранее очень непросто.
Мне нравится этот индекс тем, что он затрагивает развитие разных сфер.
Поэтому мы в министерстве нацелены на то, чтобы разработать по аналогии с глобальным индексом национальный, который будет оценивать развитие регионов. Так мы сможем подтянуть и общие показатели по стране, и стимулировать инновационное развитие областей.
